Теннисные мячи для профессионалов - Страница 40

«Ланц точно описал дорогу к даче, — подумал Денисов, -надо полагать, все другое указано так же верно».

Денисов вернулся к дому, теперь он смотрел на него с профессиональной внимательностью. Окно со стороны кило-вой горы было подведено под массивную металлическую решетку, система обращенных к калитке зеркал позволяла наблюдать за тропинкой. Входная дверь оказалась массивной, рисунок маслом во всю ее высоту изображал русалку, с одной стороны на груди был искусно замаскирован дверной глазок, с другой — кнопка звонка.

Простоявший в одиночестве дом оживал; едва закончили бить часы, внутри залился телефон — хозяев ждали.

Оперуполномоченного заинтересовала кнопка звонка — она была новой, видимо, недавно поставленной. Денисов нажал — к звуку телефона присоединился другой — резкий, пронзительный…

Но и он оказался не последним.

Денисов услышал вдруг в кустах неслышный шорох, шаги и легкий, почти неслышный металлический лязг калитки. Потом все стихло. Денисов быстро, напрямик, спустился к ограде, но никого не увидел. Похоже, кто-то неизвестный все время следил за ним из-за деревьев, пока он осматривал дачу…

Остаток дня Денисов провел вблизи спасательной станции, на набережной.

У аварийного пляжа гуляла молодежь. Странный длинноволосый человек, которого в этот вечер Денисов увидел в Коктебеле впервые, играл на непривычном инструменте, вроде волынки, а его молоденькая жена и их маленькая дочь, одинаково одетые, с распущенными косами, ритмично двигались в такт музыке, окруженные слушателями.

Машина, в которой приехала художница вместе со своими домашними, появилась рядом с киловой горой довольно поздно.

Против ожидания, на дачу Роша прошли всего несколько человек, компания Веды и ее мужа; еще был Мацей — в темноте Денисов узнал поэта по животу, детской шапочке. Примерно часа через полтора — уже после полуночи — гости удалились, фонарь над входом в дачу погас. Роша и ее родственники, устав, видимо, с дороги, из дома так и не вышли. Денисов оставил свой пост.

«Кто же был там тогда в саду? — Несколько раз в течение вечера он мысленно возвращался к тем минутам на даче, когда являлся сам объектом чьего-то внимательного изучения. — За кого он меня принял? За гостя вдовы? Почему не окликнул, предпочел уйти незамеченным?»

IX. «ЧАВА-КАКАВА!»

Электронный будильник на столе коротко пискнул. Денисов проснулся. Из всех сигналов, отмечавших ночью завершение каждого часа, он слышал всегда один. Последний, предутренний.

Было еще темно.

Рукопись Волынцева лежала рядом, на столе. Он включил свет, наугад вытащил страницу из середины:

«— О чем ты думаешь? — спрашиваем мы друг друга каждую минуту, как дети. И каждый вечер я готов сказать: «Милая, я больше не могу!», а говорю вместо этого: «Милая, давай поженимся!»

«…Ты делаешь все открыто и шумно, как любимые дети и жены, «Легитим», «Законная»! У кого я подхватил это слово? Как сложатся наши отношения, если рукопись будет опубликована? А, Легитим?» Но она уже болтает о пустяках — о знакомой в театральной кассе, о слайдах. Ночь кончилась. Ничто не связывает патрицианку и раба, вместе проведших ночь. И все же ничего не страшно, если из интерната можешь вернуться в Отчий дом!»

Денисов снова заметил: некоторые высказывания повторяются с едва заметными изменениями.

«Отчий дом! Ты здесь всегда желанен. Ты и брат, и ребенок, тебе лучший кусок с детьми. Тебя не предадут, за твою жизнь будут бороться. Обмоют после смерти. Кого хотел бы ты видеть рядом с собою в последний свой час? В час, когда уходим… Каким нужно быть негодяем, чтобы обмануть глядящие с надеждой глаза, дрожащие губы, слышать несвойственное, бодрое: «Никуда тебя не отпущу! Когда строишь на песке, рано или поздно, все равно приходится об этом жалеть…»

Страница содержала ноль полезной следствию информации. Денисов, однако, дочитал — снова пытался проникнуть в обстоятельства, заботившие погибшего.

«— Вечером встречаемся! — предупредила Анастасию подруга, критикесса по детективу. Ее постоянный спутник стоял рядом. У него неинтересная суетливая улыбка.

— Обязательно! — Легитим помахала рукой.

Я принужденно улыбался. Разговор шел, словно меня не было. Но бог с ними!

— Я уйду сегодня, Ланц! Наши завтра уезжают! Ты не очень обидишься?

— Нет.

— Правда, милый?»

Денисов впервые подумал о том, что «наши» — те, что «уезжали завтра», могли быть — вдова Роша и ее родственник Николай, тот, что находился при ней.

«А Веда, ее муж, Ширяева могли отправиться на дачу, чтобы проститься…»

Сам Ланц, поглощенный своими заботами, отнюдь не стремился к бытописательству, анализировал собственное состояние:

«Глупо обижаться на пулю, которая поразила. Виноват стрелок или ты сам. Пойдет ли сегодня Анастасия к подруге или нет, не имеет значения. Мы прожили разные жизни. Я потерял все. Потерял Отчий дом!»

«Мое уязвленное честолюбие, нескромность, остатки гордыни, которая, оказалось, не исчезла до конца, зависть, недружелюбие — все поднялось во мне с этим чувством, рядящимся под самую первую и самую светлую любовь в жизни! Я не должен был возвращаться к идеалу далеких лет!»

«— Ты не умеешь радоваться тому, что есть! — говорит Анастасия. — Это твоя самая большая беда! — Иной раз она возвращается из гостей рано, треплет меня по плечу, как школьного друга. — Весь вечер я смотрела на часы -когда приличнее уйти. Так медленно тянулось время. Ланц, милый! Мы, как в девятнадцать лет. Потерпи, дорогой! Мне трудно изменить жизнь. Не торопи. Старые ценности возвращаются. У меня никого нет, кроме тебя…»