Теннисные мячи для профессионалов - Страница 63

«Чужая красивая драгоценность… Утром я просыпаюсь в твоих хоромах бездомной голодной собакой…»

Итог этой темы, отмеченной еще литературным консультантом Союза писателей, восходил к мысли, выраженной в эпиграфе:

«…Тут лежит перо Жар-птицы, но для счастья своего не бери себе его…»

Не это, безусловно, интересовало Рогова, когда ему наконец удалось в отсутствие хозяев номера заглянуть в рукопись Волынцева.

И не это:

«…Не берет за руку, отодвигается, когда я касаюсь ее. «Не целую. Не беру за руку. Значит, не могу. Не это главное. Решай, как тебе легче. И не рассказывай о своем комплексе…»

«…Я люблю тебя. Сегодня. У меня никого нет. Был муж, теперь ты…»

Денисов привычно перевернул несколько страниц:

«…Мое уязвленное честолюбие, нескромность, остатки гордыни, которая, как оказалось, не исчезла до конца, зависть, недружелюбие — все поднялось во мне во имя этого чувства, рядящегося под самую сильную и светлую любовь в жизни!»

«…Я бегаю за тобой! Это стыдно и сладко. Мы как в школе. За нами следит весь класс. Ребята открыто меня презирают, мы деремся каждый день…»

«…Моя жизнь прошла бездарно. В ней не было ни блеска, ни машин, ни имен…» «Все кончилось. Рано или поздно это должно было случиться. Не хотелось ни говорить, ни двигаться. Я чувствовал себя тем, кем не был, может, на самом деле, но в результате стал — честолюбивым пронырой и лицедеем…»

Денисов нашел то, что искал:

«…Я нагнал его, он шел почти бесшумно. Мы дважды вернули вправо. Исчез. Но стука двери не было. Я остался. Видимо, он заметил меня. Кто он? Профессор, с которым я так и не познакомился? Я мог простоять всю ночь. Было еще темно, когда он появился снова. Я шел за ним…»

«Что? Что надо?» Я подошел, когда он уже сидел в машине. Высокий, выше меня. В очках. Мне показалось, он напуган».

«Перст судьбы: он — племянник…»

«…Он оглянулся, исчез и отсутствовал минут семь, может, больше. На этот раз он меня явно не видел. Я стоял не шелохнувшись. Потом он появился снова, он нес что-то длинное, плохо различимое в темноте; оглядевшись, бросил рядом с забором. Когда шаги его не стали слышны, я подошел: в траве лежал багор, наподобие пожарного. Я забыл, что у людей свои корысти, дела. Когда-нибудь мы посмеемся над перипетиями этой ночи…»

Денисов завернул рукопись, бросил в сумку электрокипятильник, туалетные принадлежности — нехитрый свой скарб.

Он знал: у него не будет времени вернуться сюда. С особой тщательностью оглядел номер, вышел, запер за собой дверь. Это было как бы продолжением игры:

«Тот, кто въедет утром, не должен догадаться, что до него тут жил оперативный уполномоченный розыска…»

В аллеях густо лежала темнота. Одно из окон писательского корпуса все еще было освещено. Стрекот машинки доносился глухо, неразборчиво. У ворот Дома творчества никто не сидел. Денисов вышел на центральную улицу, сероватые тени скрывали поселок.

Денисову стало спокойнее. Он знал, почему неверна версия начальника коктебельской милиции в том виде, как Лымарь ее сформулировал:

«Волынцев мог посвятить Рогова в свои проблемы…»

«Он спутал, Лымарь! Проблемы Ланца хорошо известны. Все. До одной! Из его рукописи!… Именно они привели его ночью в мае к даче…»

Электроника слабо пискнула. В Москве начинало светать, в Планерском рассвет еще и не предвиделся.

«…Он выслеживал счастливого соперника, который готовил убийство вдовы Роша! И теперь нас не может не тревожить вопрос: будут ли учтены показания убитого, записанные им в дневники, где герои надежно упрятаны под псевдонимами?»

Все вставало на свои места:

«Рогов назвался племянником вдовы, чтобы объяснить ночное вторжение на чужую дачу… Он и не предполагал, что вдова Роша, ее племянница, Наташа, Волынцев, а теперь и он, Рогов, после этого навсегда окажутся связаны как родственники, члены одного клана в болезненном воображении неудачливого литератора…»

На шоссе было по-прежнему тихо, только у автобусной станции негромко играла гитара. Туристы пели, сгрудившись у рюкзаков.

«Мать моя, — донеслось до Денисова. — Давай рыдать, давай думать и гадать, куда, куда меня пошлют…»

«…И в случае любого ущерба, нанесенного вдове Роша, в этом самом порядке и будут внесены в первый же протокол допроса Волынцева! «Никогда!» — понял Рогов, прочитав приведенное в эссе Ланца описание, пока жив Волынцев, ему уже не завладеть, не подвергая себя огромному риску, миллионами вдовы Роша!… Никогда!»

Денисов прошел рядом с туристами. Песня оборвалась: его спросили, который час, он машинально ответил.

«Рогову пришлось выбирать: либо отказаться от преступления, либо решиться на двойное убийство. И решать быстро — осенью, когда Роша получала оставшиеся деньги, Ширяева и Волынцев снова собирались в Коктебель…»

— Спасибо, — донеслось с рюкзаков.

— Пожалуйста.

«У волков-одиночек не остается потерпевших. Свидетелей в живых они, как правило, тоже не оставляют. Поэтому он избавился от Волынцева… Это разгадка. Но первое ли это дело Рогова? Слишком тщательно и безжалостно оно готовилось…»

Денисов не раз приходил к выводу о благодатной роли задач, кажущихся неразрешимыми: «К сожалению, только, гордиев узел часто легче рассечь, чем обнаружить…»

— Слушаю. — Лымарь снял трубку подозрительно быстро. Видимо, собрался в отделение. — Не мог уснуть. Звонил -тебя не было. Ты уходил?

— К себе. Собрал вещи.

— Думаешь, уедешь?

— Наверное. Сюда прилетит следователь. Королевский.